История из детства.
Когда я училась в музыкальной школе, то ходила в существовавший при ней довольно активный кружок самодеятельности, именовавшийся, само собой, театром.
И должен был случиться у нас вечер чтения стихов Марины Цветаевой. Стихотворения за нас выбирали, так что оставалось только ждать, что же придётся учить наизусть и декламировать со сцены.
И должен был случиться у нас вечер чтения стихов Марины Цветаевой. Стихотворения за нас выбирали, так что оставалось только ждать, что же придётся учить наизусть и декламировать со сцены.
Кому-то выпало читать стихотворение, мужу, Сергею Эфрону, то которое
« Я с вызовом ношу его кольцо!
- Да, в Вечности — жена, не на бумаге. -
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге. »
Эх, как хотелось тоже читать именно его, простирая вперёд руку и так отчаянно и твёрдо, но увы, мне оно не досталось. Затем, стр-р-рашно хотелось читать ещё посвящение дочери:
« Ты будешь невинной, тонкой,
Прелестной — и всем чужой.
Пленительной амазонкой,
Стремительной госпожой.»
Представляя свою дочь когда-нибудь такой же, но нет, нет, не досталось.
Так что же читала со сцены вечером Алика Разнер?
Стихотворение про письменный стол.
Тогда, в двенадцать (или одинадцать даже?) лет было, конечно, страшно обидно. У всех про любовь, красоту, а у меня про какой-то стол.
С тех пор, я ни разу не перечитывала его и хранила в себе детскую обиду на руководство кружком и на саму Цветаеву заодно.
Но сегодня я его перечитала. И поняла, что о оно, в чём-то, гораздо сильнее и страшнее всех этих бездн глаз, поэм и кос. Причём, я до сих пор не могу его полностью понять и прочувствовать, хоть в двадцать два уже понятней, чем в двенадцать.
Надеюсь, полностью никогда так и не пойму.
Простите меня, пожалуйста, Марина Ивановна, я больше не обижаюсь.